О жестокости и милосердии, или что лучше, пользоваться любовью или возбуждать страх

Разбирая далее перечисленные мною качества, я нахожу, что каждый государь для своего блага должен стараться прослыть милосердным, а не жестоким. Необходимо, однако, остерегаться, чтобы и милосердие не приносило вреда.

Следовательно, государи, когда дело идет о верности и единстве их подданных, не должны бояться прослыть жестокими. Прибегая в отдельных случаях к жестокостям, государи поступают милосерднее, нежели тогда, когда от избытка снисходительности допускают развиваться беспорядкам, ведущим к грабежу и насилию, потому что беспорядки составляют бедствие целого общества, а казни поражают только отдельных лиц. Государям, только что получающим власть во вновь возникающих монархиях, бывает труднее всех других государей избегнуть названия жестоких, так как во вновь возникающих монархиях неустройство их служит обыкновенно причиной возникновения множества гибельных случайностей. Так, Вергилий оправдывает жестокости Дидоны недавним существованием государства, влагая в ее уста следующие слова:

Тем не менее государь должен строго обдумывать свои слова и действия, не быть подозрительным без причины и следовать во всем правилам благоразумия, не забывая гуманности. Он должен одинаково заботиться, чтобы из излишней доверчивости не сделаться недальновидным и в то же время не стать несносным по своей подозрительности.

Из этой двойственности, обязательной для государя, вытекает вопрос: что для государя лучше – внушать ли страх или любовь? Что для него полезнее, чтобы его любили или чтобы его боялись?

Я нахожу, что желательно было бы, чтобы государи достигали одновременно и того и другого, но так как осуществить это трудно и государям обыкновенно приходится выбирать, то в видах личной их выгоды замечу, что полезнее держать подданных в страхе. Люди, говоря вообще, неблагодарны, непостоянны, лживы, боязливы и алчны; если государи осыпают их благодеяниями, они выказываются приверженными к ним до самоотвержения и, как я уже выше говорил, если опасность далека, предлагают им свою кровь, средства и жизнь свою и детей своих, но едва наступает опасность – бывают не прочь от измены.

Заставляя бояться себя, государи должны, однако, стараться не возбудить против себя ненависти. Внушать страх, не возбуждая ненависти, для них очень выгодно; достигнуть же этого весьма нетрудно, если только государь не будет нарушать имущественных и личных прав своих подданных и не будет посягать на их честь и на честь их жен и дочерей. Если государям бывает необходимо казнить кого-либо из подданных смертью, – они должны решаться на это только в случае значительной важности и очевидности преступления, так чтобы казнь оправдывалась неизбежною необходимостью.

Без боязни могут быть государи жестокими в военное время или когда они обладают значительными армиями, так как без жестокости трудно поддержать порядок и повиновение в войсках. В числе доблестей Ганнибала обыкновенно считают и его уменье держать в повиновении многочисленные армии, состоявшие из самых разнородных масс, так что даже в то время, когда он действовал в чужих землях, ни в хорошие, ни в дурные для него минуты в армиях никогда не возникало ни ослаблений в дисциплине, ни восстаний против него.

Недальновидные писатели, рассматривающие его жизнь, обыкновенно превозносят его успехи и порицают в то же время жестокость, упуская из виду, что она-то и была главною причиной его успехов. Для доказательства же, что без жестокостей Ганнибал не мог бы достигнуть своих успехов, можно привести пример Сципиона Африканского, вождя замечательного по своему милосердию, не только в свое время, но и во всей прошедшей истории. Известно, что войска взбунтовались против него в Испании, поводом же к этому восстанию была излишняя его снисходительность и кротость, служившие причиной такой распущенности и своеволия, какие не могут быть допущены военной дисциплиной.

Фабий Максим открыто порицал его в сенате, называя развратителем римских войск. Кроме того, локрийцы, угнетенные и ограбленные одним из подчиненных ему военачальников, не были удовлетворены после того, как они жаловались Сципиону на этого грабителя: Сципион, по своей слабости, не сумел достаточно наказать его и защитить и предохранить угнетенных локрийцев от дальнейших его зверств. Поэтому-то один обвинитель в сенате и называл Сципиона человеком, умевшим избегать личных ошибок, но не умевшим исправлять чужие. Если бы Сципион, при своей излишней кротости, обладал некоторое время верховною властью, – его слава и доброе имя наверно бы пострадали; спасало его только то, что он сам был подчинен сенату, что не только делало его слабость незаметной, но даже способствовало тому, что слабость эта послужила даже к его славе.

Возвращаясь к вопросу, что выгоднее для государей, то ли когда подданные их любят, или когда они их боятся, я заключаю, что так как в первом случае они бывают в зависимости от подданных, возбуждая же боязнь бывают самостоятельны, то для мудрого правителя гораздо выгоднее утвердиться на том, что зависит от него, нежели на том, что зависит от других. При этом, однако же, как я уже сказал, государи должны стараться не возбуждать к себе ненависти.